|
|
...Однажды, к тому времени мы общались уже года два-три, Саша протянул
мне конверт с деньгами. Я отказался, даже не прикоснувшись к конверту.
“А подарок от меня примешь?”. “Подарок – другое дело”. Я был уже женат,
и вскоре Саша преподнес красивый деревянный подсвечник, по-дружески
посоветовав чаще ужинать с женой при свечах. Во второй раз он вручил мне
букинистическое издание какой-то книги Генрика Сенкевича, причем только
один из двух томов. В третий раз подарил фотоэкспонометр “Ленинград”,
стоивший довольно дорого – 60 рублей.
Экспонометр, вещь действительно нужную, я много лет брал во все свои
экспедиции. Неполного и потому бесполезного Сенкевича через пару лет
отнес в книжный магазин, где продал рублей за 15. А подсвечник от КГБ и
поныне стоит на книжной полке в моей квартире. Сколько было денег в
предложенном тогда Сашей конверте, так и не знаю.
Самое серьезное поручение Комитета связано с Натальей Коробовой,
красивой женщиной и хорошей художницей. Познакомились мы еще в 1967-м
через товарища-однокурсника, у которого с ней был роман. Я бывал в
Наташиной мастерской, квартире, знал её отца, тоже художника, мы пили
вино в общих компаниях. В 1971 году репродукцию её работы “Автопортрет с
яблоком” опубликовал журнал “Юность”, что сделало Наташу знаменитой в
среде запорожской богемы. Кто-то из друзей переслал мне эту репродукцию
в Кировабад, где я, изгнанный из вуза и призванный в армию, служил
механиком-водителем танка. Цветную журнальную картинку вместе с десятком
“довоенных” фотографий я хранил в танке в потайном месте, и очень часто,
забравшись в кабину, рассматривал их, вспоминал гражданку и давал себе
слово после армии начать новую жизнь. Репродукция из “Юности” (на темном
фоне девушка в красном платье держит на ладони красное яблоко), которую
до сих пор храню в домашнем архиве, - одно из светлых пятнышек самого
трудного периода моей службы.
Коробовы были из тех талантливых самодостаточных творцов, которых
официальный Союз художников не любил именно потому, что они талантливы,
самодостаточны, значит, и независимы. У обоих в жизни было немало
сложных моментов, Владимира Коробова, например, исключали из партии
(КПСС, разумеется), Наташу 15 лет “не пускали” в Союз художников. Но
дочь и отец всегда оставались порядочными людьми, с собственной
творческой манерой, не всегда вписывавшейся в каноны соцреализма.
Такими, в первую очередь, интересовался Комитет государственной
безопасности. Но в те годы я не знал этого.
Когда Саша спросил, знаком ли я с художницей Коробовой, я похвастал, что
знаком хорошо и давно. Тогда Саша сообщил, что Наталья недавно побывала
в Америке, где живет её двоюродная сестра. Коль я старый знакомый, то,
наверняка, могу выяснить, с кем Коробова в Штатах встречалась, о чем
говорила, какие привезла впечатления? Тут мне, помню, стало не по себе,
я осознал мгновенно, что подошел к краю, после которого слова совесть и
подлость становятся синонимами. Но повода отказать Саше у меня не было,
сам признался в давнем знакомстве с Коробовой.
Из ситуации вышел я таким образом. Напросившись в гости к Наташе,
побывал у неё в квартире и мастерской, расспросил о жизни и творчестве,
о том, что видела в США. И написал статью, в которой рассказал, как
пришла она к живописи, как появился “Автопортрет с яблоком”, как не
допускал её работы к выставкам обком партии, как легко заработалось
после свежего воздуха перестройки. Под названием “Кращі роки нашого
життя” очерк вышел в “Козе” 5 марта 1988 года и был отмечен на
редакционной летучке. А Саше я сообщил устно и под псевдонимом Олейник
написал “докладную”, что Коробовой в Америке понравилось, и она привезла
из неё набор оригинальных поварешек, которые в качестве сувенира
повесила в своей запорожской кухне. К моему удивлению, Саша среагировал
на доклад спокойно. Тогда я сказал, что хотел бы положить конец ТАКИМ
нашим контактам. “Хорошо – был ответ, - я сообщу о твоем желании, куда
следует”.
Вскоре Саша сказал, что его начальство хочет со мной познакомиться
поближе. И пояснил доверительно, что такого внимания удостаивается не
каждый.
Мы пришли в большой дом на проспекте Ленина напротив кинотеатра
“Комсомолец”, поднялись по лестнице на чердак, и оказались в просторной
художественной мастерской. Кому из запорожских художников мастерская
принадлежала, не знал и не знаю. Здесь нас ждали двое мужчин, которые
поздоровались, назвали себя по имени отчеству, предложили сесть. Саша
молчал, а мужики стали задавать самые необязательные, как мне казалось,
вопросы. Детальное содержание разговора забылось, но помню, как один из
собеседников внезапно спросил, не хотел бы я работать в органах КГБ и
обосноваться где-нибудь за границей, скажем, в Финляндии. И вот
последовавшие затем полторы-две минуты останутся в моей памяти навсегда.
Я понял, что прозвучал главный вопрос, от ответа на который будет во
многом зависеть моя судьба. В то время политические детективы Юлиана
Семенова, написанные “в соавторстве” с КГБ были очень читаемы.
Поработать журналистом-разведчиком за рубежом, после чего выпустить
книгу, было заманчиво. В то же время я понимал, что заигрался с Сашиной
конторой, ещё чуть-чуть и влипну в нечто, для меня аморальное.
Одновременно инстинкт “карьерного самосохранения” подсказывал, что
напрямую говорить “нет” не следует. В одно мгновенье я взмок, выдержал
паузу, и сказал примерно такую фразу: “Можно попробовать. Я человек
авантюрного плана, и все новое, неизвестное меня всегда привлекало”.
Поговорив немного еще, мы распрощались.
О впечатлениях кгбэшников от встречи я никогда Сашу не спрашивал. Он
тоже избегал этой темы. Судя по тому, что никакого продолжения не
последовало, его шефы решили не связываться с человеком, склонным к
авантюризму. Происходили эти события в конце 80-ых годов ХХ века. Уже
пришли Горбачев, перестройка, гласность, закрытая прежде информация и
литература. В том числе о диссидентах и деятельности Комитета
госбезопасности. Я взахлеб читал преобразившуюся вдруг “Правду”,
“Огонек” Виталия Коротича, не отрываясь, слушал по ТВ немыслимые ранее
интервью с Юрием Афанасьевым, Олегом Попцовым, Роем Медведевым. В прессе
заговорили об открытии архивов КГБ, но в итоге отказались от опасной
идеи. Слишком много людей, считавшихся честными, могли оказаться
замазанными связями с этой организацией. Мой знакомый Саша беспокоил
меня все реже и постепенно совсем “растворился в пространстве”.
Интересно, сохранились ли в архивах листки с донесениями, подписанными
“Олейник”?
За минувшее с тех пор время я прочитал немало свидетельств того, как
расправлялся Комитет с диссидентами, как выгонял из страны артистов,
писателей, спортсменов, мыслящих иначе, чем требовали советские
идеологические стандарты. О том, как их вербовали в осведомители, пишут,
в частности, Майя Плисецкая, Галина Вишневская, Евгений Евтушенко,
Андрей Вознесенский, Владимир Войнович. Я рассказал о своем небогатом
опыте взаимоотношений с КГБ, не принесшим никому никакого вреда, кроме,
пожалуй, изгнанного из редакторов Валеры Каряки.
Прекрасно осознаю: тогдашние методы работы гэбистов в периферийном
Запорожье и, скажем, Москве или Ленинграде – две очень большие разницы.
В городе работяг-сталеваров, не обремененном большой прослойкой
нестандартно думающей интеллигенции, не могло в 80-ые года прошлого века
вызреть ничего по-настоящему опасного для режима. По крайней мере, на
моих глазах советские устои в Запорожье не рушились. Настоящих
диссидентов, аналитически критикующих советскую власть, в моем окружении
не было. Все знакомые смело травили анекдоты о Брежневе, ругали
начальников-коммунистов. Но никогда с антисоветской деятельностью я это
не связывал. Не делал этого и курировавший областные газеты чекист Саша.
Впрочем, допускаю, он был просто порядочным парнем, и его методы работы
нехарактерны для общей практики КГБ того времени.
А вот чувство вины перед Коробовой я носил в себе очень долго. Очень
надеюсь, что своей “докладной” о штатовских поварешках, не навредил ей.
Через много лет на Наташином 50-летии, стоя перед её “Автопортретом с
яблоком”, прочитаю посвящённые этой картине стихи, написанные во
искупление беды, которую я мог принести хорошему человеку:
Когда казалось, жизнь не возвратится,
И пело все вокруг за упокой,
Автопортрет твой с яблоком в деснице
Я получил по почте полевой.
В тень уходя от солнца колесницы,
Слезу роняя тайно в тишине,
Автопортрет твой с яблоком в деснице
Я впитывал на танковой броне.
Такое может лишь во сне присниться.
Но было так, и Бог тебя храни.
Автопортрет твой с яблоком в деснице
Спасал меня в те тягостные дни…
Толкали в спину дней тугие спицы.
Вся наша жизнь – трагедия и кич.
Автопортрет твой с яблоком в деснице
Помог и мне кое-чего достичь.
Скользит за годом год по веренице.
Но как бы ни несло нас на крыле,
Автопортрет твой с яблоком в деснице
Останется на шарике-земле.
И даже в небо отлетев жар-птицей
Не обретешь ты сладостный покой.
Протянутое яблоко в деснице
Всегда надкусит кто-нибудь другой.
И будет он спасен твоею верой,
Как я когда-то в тягостные дни,
Плод надкусивши с колдовскою серой
С протянутой десницы Натали.
|
